4 апреля 1920 года на смену Деникину пришел Врангель.
В 1919 году белогвардейцы на всех фронтах терпели поражения. Вооруженные силы Юга России Антона Ивановича Деникина в начале 1920 года сумели удержать за собой только полуостров Крым [прим.ред.].
Живописуя «зверства белогвардейцев в Крыму» в период его пребывания под властью правительства генерала Петра Врангеля, советские мемуаристы, историки и публицисты были особенно неравнодушны к публичным казням, которые проводились в Симферополе в апреле 1920 г. При этом в работах послевоенного времени почти ничего не говорилось о причинах этой жестокости.
Стремясь показать «антинародный» характер врангелевского режима, советские авторы описывали события сквозь призму классового подхода
В качестве иллюстрации приведем выдержку из выпущенной в 1955 г. книги советского военного историка Иосифа Короткова «Разгром Врангеля»: «Врангель и его генералы вешали рабочих на улицах и площадях городов “для устрашения” населения»[1].
Более подробно, но оставаясь в русле официальных идеологических установок, описывал ситуацию в Крыму весной 1920 г. руководитель Крымской группы Института истории АН УССР Павел Надинский: «Врангелю приходилось устанавливать свой “авторитет” в Крыму насилием и террором. Белогвардейская власть держалась на штыках. Расстрелы, виселицы, грабежи, дикие избиения и полное бесправие рабочих и крестьян, – вот как рисуются дни врангелевщины в Крыму по архивным документам и по рассказам современников.
После разгрома деникинской армии в Крым вместе с остатками войск прибыли десятки контрразведок, сухопутных и морских, с целой армией агентов и шпионов. Каждый корпус имел свою контрразведку. Особенными зверствами отличалась “кутеповская контрразведка”, вызывавшая ужас у мирного населения. Попасть в кутеповскую контрразведку означало подвергнуться изощренным пыткам и неминуемо погибнуть. Кутеповская разведка практиковала применение публичной казни (присужденных к смертной казни вешали на уличных столбах).
Неоднократные просьбы Симферопольской городской думы, обращенные к генералу Кутепову, о прекращении или сокращении числа публичных казней оставлялись без ответа.
“Отцы города” выражали свое недовольство публичными казнями потому, что вид посиневших трупов повешенных на столбах и деревьях вызывал у них неприятное ощущение. Они не возражали против казней вообще, они только хотели, чтобы казни проводились не на глазах, чтобы трупы казненных не портили внешний вид города»[2].
Надо сказать, что публикации 1950-х гг. и более позднего времени лишь повторяли мнения и оценки, приведенные в советских изданиях 1920–1930-х гг…
И сегодня советский публицистический нарратив продолжает оставаться востребованным. Однако его тенденциозность и упрощенность становится очевидной при более внимательном рассмотрении.
Прежде всего, необходимо учитывать специфику ситуации в регионе, которая сложилась в марте 1920 г. После провала наступления на Москву на полуостров с Северного Кавказа прибыли тысячи офицеров и солдат Добровольческой армии: деморализованных, озлобленных, утративших дисциплину и боевой дух. Как написал в своих воспоминаниях генерал Яков Слащев, «состояние войск, прибывших в Крым из Новороссии, было поистине ужасно: это была не армия, а банда»[6]. Врангель был еще более резок в оценке морального состояния армии: «Войска за многомесячное беспорядочное отступление вышли из рук начальников. Пьянство, самоуправство, грабежи и даже убийства стали обычным явлением в местах стоянок большинства частей»[7].
С оценками белых военачальников вполне соотносится описание, которое привел в своей книге «Освобождение Крыма» советский поэт, писатель и драматург Гавриил Добржинский (в годы Гражданской войны воевал на стороне красных, был политработником): «Армии нет. Есть вшивый и оборванный сброд, с утра до ночи бестолково толкающийся на рынках и набережных крымских городков. Сотни “доблестных” воинов сидят нагишом, выбивая из рубах и штанов ненавистную “вошатку”, другие сотни валяются прямо на камнях и бессвязно бормочут: одни в припадке тифа, другие от слишком усердного желания позабыть былые подвиги. Настроение армии? Каждое слово о новом походе вызывает у этих измученных и разуверившихся в успехе людей яростную матерщину, проповедники создания “единой неделимой” убегают от толпы с клочьями на рясах и полах мундиров… Сражаться “за родину” больше не хочет никто. У каждого рядового добровольца одно стремление: отдохнуть, “подрубиться” и главное забыться какою угодно ценой. Шататься в пьяном угаре по улицам, но думать о позорном прошлом; не представлять себе рокового будущего…»[8]
Крымские города и селения захлестнула волна преступлений, которые совершали как отдельные чины, так и целые подразделения
«…Местное население грабили и всячески над ним издевались. Некоторые офицеры создавали банды и вставали на путь профессиональной преступности[9].Особенно тяжелое впечатление производили бессудные расправы и своеобразные мобилизации, «выражавшиеся в том, что добровольцы хватали на улицах всех мужчин и тащили к себе в полки»[10].
В этих условиях скорейшее восстановление элементарного порядка и дисциплины внутри армии (в том числе с помощью крайних и решительных мер) для белого командования было первостепенной задачей. Офицеров и солдат, совершивших уголовные преступления, карали по всей строгости военного времени, чаще всего это был расстрел. Так, сообщая в приказе от 27 марта 1920 г. о расстреле солдата-грабителя, П. Врангель дописал: «Ходатайство о помиловании мною отклонено. Впредь осужденным за грабежи и их родственникам с такими ходатайствами ко мне не обращаться»[11].
Также практиковались повешения. В апреле 1920 г. данный вид смертной казни особенно часто можно было наблюдать на улицах Симферополя. Инициатором экзекуций был вышеупомянутый генерал Александр Кутепов, который, по воспоминаниям П. Врангеля, «…железной рукой приводил свои войска в порядок, беспощадно предавая военно-полевому суду и подвергая смертной казни грабителей и дезертиров»[12]…
Симферополь, апрель 1920 года. Публичная казнь за грабеж. Художник – Евгения Руденко
Жестокие меры по восстановлению порядка и дисциплины затронули и Севастополь. Согласно рапорту контр-адмирала МакКайли и командующего Хьюго Келера, направленного Госсекретарю США, проезжая через город, можно было увидеть повешенных на телеграфных столбах у железнодорожного вокзала. За неделю в Севастополе были расстреляны два офицера, а трое других повешены за грабежи и насилие[14].
То, что карательные мероприятия были направлены на пресечение криминала среди военных и восстановление порядка и дисциплины подтверждается и публикациями крымских газет.
При этом речь шла не только о казнях, но и об устранении последствий самоуправных действий…
4 апреля 1920 г. в Симферополе был публично казнен через повешение некто Ткаченко, обвиненный в ограблении и убийстве. В тот же день севастопольская газета «Крымский вестник» опубликовала заметку «К публичной казни», в которой сообщалось, что
«трупы казненных за мародерство хорунжего Мочалина и поручика Вл. Макаренко выданы их родственникам для погребения по христианскому обряду»[16].
И все же именно карательные мероприятия, которые проводились в Симферополе по приказу и под руководством генерала Кутепова, имели наибольший размах. При этом подобные методы вызывали осуждение не только со стороны гражданских властей и либеральной общественности. Так, участник Белого движения Александр Валентинов считал чрезмерно жестокими приговоры в отношении отдельных чинов, считая, что совершенные ими проступки явно не соразмерны столь суровому наказанию[17].
Важно отметить, что кроме проштрафившихся военных казнили и членов большевистских подпольных организаций, которые вели подрывную деятельность в белом тылу, в том числе готовили восстания и совершали теракты…
И все же главной целью публичных казней в апреле 1920 г. было восстановление воинской дисциплины. Следует также отметить, что высшая мера наказания применялась не ко всем проштрафившимся армейским чинам. Также имели место случаи смягчения вынесенных приговоров. Примером служит приказ генерала Кутепова по Добровольческому корпусу от 28 марта 1920 г. № 95, согласно которому перед военно-полевым судом предстали двое военнослужащих 2-го офицерского генерала Маркова полка: капитан Андрей Мезенцев-Дончак и поручик Петр Рейнбах. Находясь в нетрезвом состоянии, нарушали общественный порядок в симферопольском городском саду и пучком цветов выбили мундштук с сигаретой из рук корнета отдельного татарского конного дивизиона Табаровского. За эти действия обоих офицеров разжаловали в рядовые, но генерал изменил приговор в отношении капитана, приговорив его к трехмесячному заключению на гауптвахте “без ограничения в правах и преимуществах по службе”»[20].
При этом репрессии не были единственным средством, которое применялось для решения этой задачи. Армия реорганизовывалась. Также реформировались военно-судебные учреждения. Усиливался прокурорский надзор.
В начале мая 1920 г. Врангель издал приказ, запрещающий публичное приведение в исполнение смертных приговоров
Отныне население должно было оповещаться о казнях через газеты и особые объявления[21].
И хотя проявления криминала со стороны военных имели место вплоть до оставления Крыма в ноябре 1920 г., дисциплину и боеспособность армии удалось восстановить. Таким образом, суровые меры по наведению порядка показали свою эффективность. Как вспоминал князь В. Оболенский, «жалобы на грабежи и насилия, которые мне так часто приходилось слышать от населения прифронтовой полосы, почти прекратились. Словом, в нравах армии произошел какой-то чудесный перелом, который отразился и на переломе в ее боевом настроении. Возродилась вера в вождя и в возможность победы. У нас на глазах совершалось чудо, и престиж Врангеля не только среди войск, но среди населения возрастал не по дням, а по часам»[22].
Просмотров (12)