Бывший офицер вермахта перед смертью рассказал о чуде

Эта история может показаться невероятной. Но услышал я ее от непосредственного свидетеля, причем от священника. Уже много лет он служит в Мюнхене — в приходе Русской Православной Церкви и одновременно трудится в паллиативном отделении местного хосписа. Я приехал к нему после литургии, которую сам служил в Дахау, в русской часовне на территории бывшего концлагеря. Поэтому и разговор наш невольно коснулся Второй мировой войны.

— Есть у меня одна история, — вдруг сказал он. — Тебе будет интересно.

Это случилось пятнадцать лет назад, когда он был еще диаконом. Его вызвали в палату к новому пациенту. Это был умирающий, пожилой человек, почти столетний.

— Я вошел, — вспоминает батюшка, — и сразу увидел на стене, у изголовья кровати, серебряный наперсный крест. Самый настоящий — православный, священнический. Я опешил: неужели умирает батюшка, да еще из наших, в Германии?

Он подошел, поздоровался и спросил:

— Простите, вы православный священник?

— Нет, — покачал головой старик, — я протестант.

И потом, немного подумав, добавил:

— Но если хотите, я вам расскажу, почему этот крест у меня.

Он потянулся к тумбочке и достал старый, потрепанный фотоальбом. Открыл.

— Смотрите.

На пожелтевших страницах — старые снимки. Молодой, красивый мужчина в форме вермахта. На некоторых он получает награду из рук самого Гитлера. Батюшка сразу узнал его — это был тот самый человек, только в сороковых годах, в расцвете сил, с железным крестом на груди.

Он происходил из старинного баронского рода. Войну прошел от начала и до конца. Был офицером, дослужился до майора в танковой дивизии генерала Гудериана. Воевал на Восточном фронте.

— Я был хорошим офицером, — сказал он просто. — Профессионалом войны. И я убил очень много советских солдат.

И вдруг он замолчал. Подождал немного и продолжил:

— Был один случай… Нас отправили расстреливать пленных партизан. И вот передо мной встал человек. Просто человек. Безоружный. И я не смог его убить. Я выстрелил немного мимо, с намерением промахнуться, но так, чтобы никто не заметил. Пленный понял мой маневр. Он упал, сделал вид, что мёртв. И остался жив. Расстрелянных не проверяли. Наша команда просто ушла.

А потом случилось то самое событие. Через какое-то время их накрыла партизанская атака. Немец сидел в блиндаже с сослуживцами. Гранаты, крики, взрывы. Когда очнулся и огляделся, все были мертвы — и немцы, и партизаны. Один он жив. И не только жив, но и цел: руки-ноги на месте, ощущения постепенно возвращались в тело.

— Вдруг я почувствовал на голове что-то тяжелое, — рассказывал он. — Я потянулся и снял с головы крест. Этот самый крест.

Откуда он там оказался? Никто не знает. Его предположение, что среди партизан был священник, известно ведь, что батюшки участвовали в войне как простые солдаты, были среди них и партизаны. Возможно, священника разметало в бою взрывом, а крест отбросило на голову танкиста.

С тех пор крест был с ним. Он продолжал воевать — на Восточном фронте, в самой гуще сражений, где каждый день был на вес золота. И раз за разом происходило одно и то же: вокруг него гибли люди — сослуживцы, друзья, командиры. А он оставался жив. Не то чтобы невредим, но пуля обходила стороной.

— Меня хранил крест. Я в этом уверен, — сказал старик.

В конце войны он оказался в Мюнхене, где сдался американцам. Впоследствии у него родились двое сыновей, оба тоже стали военными.

Жил он долго. Почти век. Но в последние годы всё чаще возвращался к воспоминаниям о военном прошлом.

Он попросил диакона просто выслушать его.

— Я не исповедуюсь в вашем смысле, — сказал он. — Но мне тяжело. Очень. Я убивал. Я верил в ложь, служил тьме. И в вашем лице я хочу попросить прощения у Бога, у России, у всех русских людей, которым мы причинили столько горя. Простите меня. Простите за всё, если можете.

Через четыре дня старик умер и унес крест с собой: перед смертью он завещал положить святыню к нему в гроб.

Я слушал эту историю и думал: даже в самой страшной тьме есть шанс увидеть свет. Пусть через много лет. Пусть в палате хосписа. Увидеть и покаяться. Покаяние немецкого офицера произошло за несколько дней до смерти. Но оно было настоящим. Как покаяние благоразумного разбойника. Иногда именно в последние дни человек впервые по-настоящему говорит с Богом. И получает ответ.

Священник Евгений МУРЗИН

редактор направления «Вера»